Сергей Волков — одиночка. Поставить его в общий ряд, соотнести его работы с какой-либо тенденцией, школой, даже стилем, несомненно, едва ли выполнимая задача. И тем не менее эти работы звучат: отнюдь не случайно, что однажды они получили музыкальное сопровождение. Хотя в «Детском альбоме», созданном художником в соавторстве (как мы знаем, в раздельном соавторстве) с Вячеславом Гайворонским и являющемся смысловым центром как этой выставки, так, вероятно, и всего искусства Волкова, не стоит искать и необходимости. Зрительные и музыкальные образы цикла не переводятся без остатка друг в друга и не составляют нерасторжимое целое. Напротив, и те и другие по-своему герметичны, фортепьянные этюды Гайворонского многозначительны уже потому, что они — музыка, а листы Волкова с их молчаливыми семейными сценами и явственно личными мотивами надежно защищены от глаза зрителя так же, как защищены от проникновения, от узнавания страницы чужого дневника. Созвучие «Детского альбома», о котором догадываешься, даже не слыша музыки, возможно и объясняется, наряду с близостью соавторов, этим их безразличием не к пониманию, но скорее к понятности. Поэтому видеть рядом, на стене или на соседних страницах, эти простые, но о многом умалчивающие эстампы и нотные значки — это не просто неполноценный опыт, оставшийся тому, кто не попал на концерт, но еще и первый шаг в мире знаков, не допускающих разгадки, то есть, сокровенных. А то, что они ёмкие и внятные, — заслуга художника.
Конечно, в них говорит детство. Только что это значит? Это детство автора или авторов? Наверняка, но только отчасти. Разве не закрыт им, так же как и нам всем, доступ в свои детские годы, в этот потерянный рай, от которого остаются лишь немногие, разрозненные и смутные воспоминания, никак не складывающиеся в стройную картину? Потому-то детство или, скорее, детские ощущения, острее и вернее всего возвращаются к нам в сновидениях, и потому-то, наверное, так много сновидческого в листах, фрагментах «Детского альбома». Кто этот черный кот, если не медиум, проводник в таинственный и отнюдь не идиллический, подчас, наоборот, страшноватый мир далекой памяти для нас, и необозримого будущего для мальчонки. К нам кот неизменно спиной: он словно приглашает следовать за ним, но не предостерегает, не подкрепляет нас доверительным взглядом. И к мальчику тоже, подкрадывается во сне под странную «Колыбельную» или, играя с маминым клубком, по-своему разматывает его еще полуслепую судьбу. На нас смотрит, хотя и нисколько не занят нами, только «Котенок Пуш» — своевольный и потому беззаботный владыка впечатлений, подбрасывающий их, маленьких и легковесных, ради своей игры. Даже действительно безоблачный лист «Дедушка приехал!» как будто бы подчиняется его логике — логике кота, одевшегося в дневной, белый наряд и ненадолго окутавшего все вокруг мажорной тональностью. Может быть, мы имеем дело с путеводителем, по миру ребенка, заботливо созданным для него отцом? Но нет сомнений, что понять названия улиц и значения условных знаков в нем мальчик сможет лишь много позже, тоже разучившись верно ступать наугад и потеряв доверительную близость с той мамой, с тем папой, да с тем же котом. Так на что же намекает художник? Скорее уж — на детство того ребенка, который пропал в каждом из нас и безуспешно разыскивается; на детство, вечно продолжающееся под покровом тайны и потому необычайно трудновыразимое.
Говорит в работах Сергея Волкова и время. Не то безбрежное, абстрактное время, о котором приятно порассуждать, а, как мне кажется, время вполне отчетливое и краткое — последние советские и первые ново-российские годы. То самое время, когда всякие ориентиры, сначала позабывшись, затем безнадежно перепутались: одиночка не мог тут не затеряться. Опыт этой затерянности отчетлив и в «Детском альбоме», и в других листах выставки: взгляд художника направлен внутрь, прочь от мира злобы дня и публицистического жара, но отчасти, может быть, в другой, предшествовавший мир, мир
без времени, мир словно бы замерший, прежде чем внезапно прерваться. Этот совсем недавний мир тоже ведь, подобно детству, теперь уже непостижим. Только в нем между художниками и музыкантами, изъяснявшимися на странных языках, которые не объяснить ни местными особенностями, ни вчера еще отсутствовавшими, а сегодня уже слишком разноголосыми сторонними влияниями, завязывались непредсказуемые и в то же время плодотворные союзы, подобные «Поп-механике». И только в нем, наверное, могло родиться это отрешенное и в то же время чрезвычайно конкретное искусство с цветочными горшками и чаепитиями, с тесным цирком под тревожными звездами и непредсказуемым фортепьяно.
Этими мотивами или, вернее сказать, этими нотами написан не только «Детский альбом», но и другие, отдельные работы Сергея Волкова. Во всех них слышен подспудный гул множества голосов и — тишина, две эти близкие, но все же не совпадающие модальности. Клавиши рояля — угрожающе живого, а зачастую и звероподобного, соединяются под руками мальчика в многоцветном, однако неслышном хоре знакомых вещей, картин, слов и впечатлений, которые сплетаются, которые безукоризненно сплетены друг с другом только там, на картине, у него в голове.